ветер сквозит между стенами (скважина в штрих под ключицей) шепотом: что мы наделали, пусть ничего не случится?

тысяча, тысяча солнц бьются в висках вереницей. пусть только нам это всё

всё-таки снится? (с)

Меч взлетал и падал, и взлетал снова, и каждый раз останавливался, едва коснувшись цели - так направляли его уверенные руки, крепко держащие рукоять. Удар, удар, поворот, снова удар. Айнар прикрывал глаза, воображая летящие со всех сторон шары, мерцающие голубым и фиолетовым, - уклониться от первого, уйти с траектории полета второго, увернуться от взмывшего вверх третьего, успеть ударить - и старался не видеть на месте манекена, одного из наскоро собранных Лаэзэль, кого-то еще.

…их он не помнил, лица и голоса слились во что-то одно, пищащее, хохочущее, злобное. Живое. Только что - живое - и уже нет. Сталь рубит безжалостно, стали неведомо милосердие, и растекаются темные лужи, пахнущие железом, холодеют раскинутые руки, застывают пустые глаза, в которых отражается беспокойное пламя.

…вздрогнувшие разноцветные - дурацкие! - перья на плечах, пристальный взгляд единственного глаза уродливой гоблинской старухи-жрицы: она поняла, за миг до своей смерти она все поняла, будто заглянула за грань неведомого. Кровь растекается по закопченным плитам, в ней мокнут глупые медные серьги, последний блик скатывается и замирает в комке спутанных волос.

…Ловиатар пляшет во мраке, плывет тяжелый кровавый туман, щелкает плетка-девятихвостка, что обещает искупление и забвение.

…бешеные красные глаза, кровавые отблески факелов на золотых листьях доспеха, оскаленные зубы: она быстрая, такая быстрая, как и все дети Ллот, скользящие во мраке тени, она прыгает, перекатывается, вскидывает булаву в правой руке и примеривается ударить левой. Сильная. Ловкая. Опасная.
Р а в н а я.
Свет и тьма кружатся в смертном танце, и из этого круга выйдет только один - кто же это будет, тьма или свет? Ее губы шевелятся то ли в проклятии, то ли в молитве - к какому богу она взывает, к кровожадной злобной паучихе или ее уродливым порождениям, не слышно, не разобрать. В глаза ей плещет волна чистого святого света, и этого хватает, чтоб она промедлила - всего один миг может стоить жизни, разве этому не учат в вашем непроглядном мраке, дроу?
Вам ли об этом не знать, п р е д а т е л и?
Меч вспыхивает золотым сиянием - и падает, падает…

Взмах, поворот, удар - и сталь зазвенела о сталь. Меч Айнара, вспыхивающий отсветами золотистого небесного света, встретился с серебром клинка гитьянки, лезвие, взвизгнув, скользнуло по лезвию, во все стороны полетели искры.

- Tsk'va!- Лаэзэль сощурила желтые змеиные глаза, отвела меч в сторону. Острие смотрело в землю, искры скатывались с него, как капли воды, таяли в пыли. - Pa'vrylk. Плохой бой. Бесполезный.

Гитьянки с досадой выдохнула, подбирая слова - она всегда так делала, будто бы ей не хватало слов в общем языке, чтоб выразить понятное и привычное. Должно быть, воин из ее народа понял бы ее и так - а istik будет переспрашивать, непонимающе разводить руками, задавать бестолковые вопросы. Нельзя было не признать, что с каждым разом объяснения давались ей все лучше.

- Зря тратишь силы, - продолжила она, резко и рвано, будто отдавала команды в бою. Впрочем, разве вся жизнь для нее не была одним бесконечным сражением? - Тратишь душу впустую. Нет пользы ни телу, ни разуму, ни памяти. Просто вымотаешься до предела, сорвешь мышцы, упадешь от усталости, а они, они, нет, не уйдут. Хватит.

Айнар посмотрел на нее - мрачную, сосредоточенную, тонкую, как калимшанская сабля из тех, что способны на лету разрезать шелковый платок. Змеиные глаза немигающе уставились на него, будто безмолвно спрашивали - понял? Не понял? Заново объяснить? Другими словами? Показать на пальцах?

- Ты права, - с усилием выговорил он, не отводя взгляд. - Я… забылся. Спасибо. Shkath zai.

- Так здороваются, she'lak, - Лаэзэль оскалилась, и Айнар не стал уточнять, как именно она его называет. Вряд ли это означало что-то хорошее - в лучшем случае это было “дурак, который не может запомнить полторы фразы на чужом языке”. Гитьянки развернулась, давая понять, что разговор окончен, и пошла в сторону своей палатки. Айнар иногда завидовал этой привычке не оборачиваться, когда дело сделано. Он и сам бы хотел никогда не оборачиваться, не вспоминать о том, что сделал.
Но Лаэзэль была права: он уже вымотался почти до предела, а память оставалась с ним.

Айнар ушел к реке, долго плескал в лицо ледяной водой, пока не свело пальцы, смотрел, как солнечные лучи путаются в зарослях тростника, ложатся дорожкой на водную гладь, как мелкие ласковые волны касаются песчаного берега. Наверное, ему хотелось бы с кем-то поговорить - но не находилось слов. Да и как вообще можно было начать подобный разговор? “Какой сегодня хороший день, солнечный, кстати, мне постоянно чудятся те, кого я убил”?
Даже в мыслях звучало бредово.

Взгляд Айнара наткнулся на лютню, прислоненную к одному из свернутых у костра спальников – кто-то из тифлингов притащил ее к празднику, вспомнил он, точно. Скорее всего, она была безнадежно расстроена, как и инструмент той хорошенькой девушки, Альфиры - но не играть же на паучьей лире, которую кто-то догадался прихватить с собой из лагеря гоблинов. Что скрывать - ему было интересно, правдивы ли слухи о том, что инструменты дроу режут пальцы тем, кто смеет играть на них недостаточно хорошо, но проверять прямо сейчас почему-то не хотелось.
Уж лучше напрочь расстроенная лютня…

…которая оказалась не такой уж расстроенной. Айнар устроился на широком камне у самой воды, пробежал пальцами по струнам - и лютня радостно отозвалась, зазвенела, запела, застонала, как истосковавшаяся в разлуке женщина. “Тшш,” - он положил на струны ладонь, успокаивая ее, как живое существо, мать всегда так делала, мать давала им имена и говорила, уверяя, что инструмент всегда понимает, о чем с ним беседует бард. Нет, он не знал, так ли это - ему не досталось особенного дара этриэль Райенн, ему было не под силу одним лишь пением опустить подъемный мост или обрушить ворота адских башен, нет. Но все равно хотелось верить, что лютня - прохладный металл, теплое дерево - его поймет и отзовется так, как надо.

- Жил однажды на свете дьявол, по морям-океанам плавал,
А меня никогда не видел, о тебе никогда не слышал.
Он украл с неба ясный месяц и спустил ладьею на волны,
Он приходит с ночным приливом, у него весло из оливы…

Струны дрогнули - и запели вместе с ним. Пальцы уставших рук чуть дрожали, голос набирал силу медленно, но с каждой строкой знакомой с детства песни становилось чуточку и чуточку легче.

- Я покинул тебя, голубка, обещавши вернуться скоро.
Перепутал я небо с водою, я уплыл за своей бедою...

Мать никогда не рассказывала, о ком эта песня - только говорила: “У меня был друг” и замолкала, и было понятно, что спрашивать дальше не стоит. Хотела бы, могла бы - рассказала бы.
Вместо этого она пела.

- Только стоит ли, право, вернуться, только стоит ли мне воскреснуть,
Если вместо меня живет дьявол, мои песни поет тебе дьявол?

Самым краем глаза он уловил легкое движение за спиной - что-то мелкое, едва заметное? Птица? Какой-то любопытный зверь? Айнар обернулся, скорее по привычке отслеживать любую опасность, которая могла опасностью и не быть, и увидел у узловатых корней старого дерева маленького кота. Обычного домашнего кота - не иллюзорного фамилиара Адейры, не… Просто кот сидел статуэткой, аккуратно обвернув хвостом лапы, смотрел внимательно и не пугался. Айнар было хотел подозвать его, погладить, но внезапно задумался - откуда в окрестностях лагеря взяться коту? Ближайшая деревня была давным-давно мертва, до друидской рощи далеко, да и он не видел там ни одной кошки - только серьезных зверей: волков, медведей, кабанов… змею… Подумав о змее, он мысленно передернулся. Даже вспоминать о скользкой твари, подчиняющейся холодному спокойному голосу, было страшно. Тогда, в полумраке комнат Каги он не подавал виду, что испуган едва ли не больше малышки Арабеллы…

Но все-таки: откуда здесь взялся кот?
К тому же кот, который… слушал? Нет, глупости, скорее всего, зверь высматривал в траве зазевавшуюся полевку - потому и сидел тихо, почти сливаясь с корнями дерева. Ждал добычу.

Айнар нахмурился. Что-то в этом всем было не так - но он не понимал, что.